Зария на первых порах старалась шмыгать вдоль стен, пряча глаза и сжимаясь всякий раз при появлении кого-нибудь из сестер обители. Но женщины неизменно оставались приветливы и ласковы. Они улыбались и вели себя с новой послушницей, как с равной.

Это было непривычно, дико, но… приятно. Постепенно решимость покинуть обитель сразу же после обряда таяла, словно льдинка на солнцепеке. Неправ был дед Сукрам, ох неправ. Не плохие лантеи. И обитель их вовсе не мрачное место. Что, если старик так воспринял все оттого, что был мужчиной? Ведь и мужу Зарии здесь не понравилось. Может, черствые мужские сердца не разглядели добра и света в Доме богини? Может, права Матерь и мужчины глупы, глухи и слепы?

Так размышляла девушка, не замечая, что все реже вздрагивает при встрече с кем-нибудь из сестер, что больше уже не смотрит под ноги и не жмется по стенам, пытаясь слиться с камнем.

На второй день Зария попросила старшую из женщин доверить ей какую-нибудь грязную работу на кухне. Но вместо тяжелой поденщины наследнице лантей предложили помогать кухарке.

Первый день среди котлов и сковородок девушка провела в упоенном отрешении. Запахи готовящейся еды, бульканье похлебки – все это упорядочивало мысли и поселяло в душе мир и покой. Однако… на следующий день Зария вдруг поняла, что на кухне ей явно чего-то не хватает. Точнее, кого-то. Не доносилось от жерла печи чихание и сварливо-веселое: «Да провались оно все! Ну, как, как вы это делаете?!» – этот вопль отчаяния сопровождал каждую Василисину попытку развести огонь. Ей упорно не давалась такая сложная наука.

Без Василисиных гневных восклицаний, острых замечаний и шуточек кухня казалась какой-то пустой. А еще сюда не заглядывал по утрам Багой – насупленный, подозрительный с неизменно двигающейся челюстью и словами: «Вы тут это… смотрите, не это… а то…»

Весело кипела вода в горшках, шипело масло на раскаленной сковороде, пахло горячим хлебом, но среди всего этого не хватало чего-то столь важного для Зарии, что она удивлялась, не понимая себя. Воистину женщина никогда не бывает довольна!

Чернушка делала привычную работу, но постепенно начинала воспринимать ее как рутину. Один день был похож на другой – монотонный, однообразный, молчаливый. То, что в первый раз доставляло радость и приносило умиротворение, теперь давило и выматывало душу. Молчание. Тишина. Стук ножа по разделочной доске. Все это будет повторяться изо дня в день долгие-долгие годы. Если она останется здесь, то состарится, готовя похлебки в молчании и одиночестве. Одиночестве? Нет. Тут много ее сестер, они приветливы, хотя и немногословны, они не обижают ее, не стремятся унизить.

«И им все равно, жива ты или нет, – шепнул тихонько голос рассудка. – Если ты умрешь, они все с этими же улыбками на лицах отнесут тебя в усыпальницу. И никто не прольет ни слезинки. Никто не вспомнит и даже не заметит. Потому что, хотя их здесь и много, но все одиноки».

Эта гнетущая мысль никак не хотела покидать наследницу лантей, крутилась и крутилась в голове, завладев сознанием.

Зария пыталась пару раз заговорить с кухаркой или сестрами, которых присылали на кухню в помощницы, но те отвечали короткими рублеными фразами, а то и вовсе старались отделаться кивком или покачиванием головы. Поэтому чернушке приходилось умолкать, понимая, что ее болтовня лишь мешает послушницам.

Каждый вечер, возвращаясь в свою келью, девушка прилежно молилась богине, а потом ложилась спать, пытаясь отогнать ставшие такими яркими воспоминания прошлой жизни. Поэтому Зария попеременно то давала себе слово, что останется в обители, то вдруг начинала убеждать саму себя, что нужно вернуться обратно, то с трепетом вспоминала Глена, то, напротив, пыталась выбросить его из головы.

В ночь перед обрядом девушка наконец решилась. Ей тяжело далось это решение, очень тяжело… Она ведь сама прогнала колдуна. И он ушел. Но ведь обещал быть рядом! Поэтому, отчаянно зажмурившись и стиснув кулаки, чтобы не растерять остатки решимости, наследница лантей встала посреди каморки и тихо сказала:

– Глен. Глен, ты тут?

Тишина.

– Глен, ты говорил, что вернешься, что не бросишь меня. Пожалуйста…

Она так и не смогла произнести вслух то, о чем его просит. Смелости не хватило, потому что Зария вдруг представила, что будет, когда она договорит, а он не появится. Или, наоборот, появится, рассмеется ей в лицо и скажет, что все было обманом. Поэтому она стояла, сжав маленькие кулаки, и беззвучно плакала. Он же слышал ее? Ведь он же мог уже появиться? Почему он… да что она творит? На что надеется?

Сухие рыдания разрывали горло. Больную ногу прострелило болью, и чернушка упала на кровать. Зарывшись лицом в грубую простыню, она тихо плакала, сотрясаясь всем телом. Ей было так больно, так страшно, как никогда в жизни.

– Ты мне нуже-э-эн… – проревела наследница лантей, сжимаясь от страха и муки. – Ты мне нужен, Гле-э-эн!

И она расплакалась пуще прежнего, понимая, что он не придет. Никогда больше.

Теплая ладонь коснулась гладких черных волос, скользнула по распустившейся косе.

– Я здесь. Не плачь.

Глен смотрел на нее с мукой. Маленькая, бледная, с изможденным, мокрым от слез лицом, с паутиной тонких голубых вен на сжатых кулаках. Как ему хотелось обнять ее, утешить, согреть это худое нескладное тело. Увы. То было не в его власти.

Девушка резко перевернулась на спину и села на кровати. Глаза, полные слез, блестели радостью, смешанной с недоверием.

– Пришел!

– Да.

И он грустно улыбнулся, когда Зария протянула к нему руку.

Тонкая ладонь прошла сквозь призрака.

– Прости, я не могу тебя обнять, – сказал мужчина и снова коснулся невесомыми пальцами ее волос.

Она не чувствовала прикосновений, но кожей ощутила дуновение теплого ветерка.

– Не плачь, глупая. Не из-за чего.

– Я… тебя… прогнала, – сказала она, виновато опуская глаза.

– Так заслужил, – собеседник усмехнулся.

– Заслужил, – кивнула Зария. – Но я даже не выслушала тебя. Это неправильно! Просто я…

– Боялась?

– Да.

– А сейчас?

– Еще сильнее боюсь. – Она бросила на него полный раскаяния взгляд из-под челки. – Я не знаю, что делать. И боюсь совершить ошибку. Боюсь совершить поступок, о котором стану жалеть всю жизнь. Как мне быть?

– Провести обряд, – Глен провел прозрачными пальцами по тонкой белой шее. – А потом возвратиться к Багою. И ждать меня.

– То есть ты сейчас уйдешь?

– Да.

– А потом? – шепотом, боясь спугнуть прикосновение, спросила девушка.

– Потом… – Глен широко улыбнулся. – Потом я вернусь. И буду вымаливать прощение. Долго. Очень долго. Запрусь с тобой в комнате и буду вымаливать. А ты… будешь прощать.

Она закусила губу, заливаясь густым румянцем, и закрыла глаза.

– А если не прощу? – едва слышно спросила девушка, задыхаясь от смущения перед двусмысленностью вопроса.

Глен тихо рассмеялся:

– Зария, я буду так умолять, что ты не сможешь отказать. Когда надо, я могу быть очень… – он мягко наклонился к ней, – очень, очень убедительным.

От этого вкрадчивого голоса, полного тайного обещания, по телу Зари пронеслась горячая волна, ноги задрожали, и вдруг стало нечем дышать. Наследница лантей уткнулась носом в одеяло, задыхаясь от смеха, стыда и жгучего удовольствия – она нравилась ему! Своим неразбуженным женским чутьем она понимала, что он не лжет. Он и правда хочет… просить у нее прощения.

Девушка снова почувствовала, как тело накрывает обжигающая волна, рассылающая в кровь радость, от которой заходилось сердце.

– Ты ведь уже простила, верно? – продолжал шептать колдун, и Зарии казалось, будто она пылающим ухом ощущает его дыхание. – Скажи, простила? – Легкие касания теплого ветра скользнули по коже, забираясь под сорочку.

Наследница лантей вдруг вспомнила, что на ней ничего и нет, кроме этой просторной рубахи! Она ведь готовилась ко сну, а вместо этого позвала…

Теплый ветер щекотал кожу.