Из морогуна строили только храмы и ими же их обсаживали, заключая в кольцо. Могучие исполины отсекали шум улиц, приглушали все посторонние звуки, а длинные, с мужскую ладонь, иглы рассеивали вокруг терпкое благоухание.

Святое место.

Дэйн его терпеть не мог.

И запах этот тоже.

Но делать нечего. Мужчина поднялся по ступенькам, толкнул дверь и оказался в прохладе святилища, напоенной все тем же ароматом смолы и хвои – острым, пряным, дурманящим.

Здесь повсюду растекался мерцающий золотистый свет. Десятки свечей горели на высоких постаментах. А у подножия Чаши Откровений, преклонив колени, стоял человек, которого дэйн без труда узнал бы даже со спины в кромешной тьме.

– Ты быстро вернулся, – тихо отметил Шахнал не оборачиваясь.

Его руки благоговейно лежали на изогнутых боках Чаши, и жрец неслышно молился, вопрошая небеса о чем-то, ведомом только ему. Наконец молитва закончилась, и мужчина поднялся на ноги, поворачиваясь к собеседнику.

– Отец, – почтительно склонил голову тот.

Дэйн часто бывал в храме, но всякий раз от души удивлялся тому, как искренне и ревностно жрецы исполняли свой долг, с каким упоением и страстью отдавались они молитве и с каким безграничным терпением держали пост. Поэтому при всем неприятии к этим людям палач магов все же понимал, за что они наделены способностью слышать небожителей.

– Воля Маркуса…

– …не была исполнена, – закончил за жреца несостоявшийся убийца магов и коротко пересказал произошедшее. – Мы нашли пятерых дэйнов в магической клетке. Она была сделана небрежно, и они могли бы освободиться, окажись в сознании. Но их чем-то опоили. Это выглядело… как издевка.

– Возможно, это и было издевкой, – задумчиво проговорил жрец. – Маркус разгневался. Он не отвечает мне более, не подает знаков, не озаряет знамениями. И я не знаю почему.

– Тишина?

– Уже неделю, – Шахнал поник головой. – Мне это не нравится.

Несмотря на серьезность ситуации, дэйн усмехнулся:

– Может, ты все же не устоял и съел ложку Василисиного рагу, отец?

Жрец не ответил, лишь усмехнулся. Что бы ни говорил про него этот выскочка, он не нарушал запретов и был чист перед богами, и это лишь усиливало общее недоумение. А тут еще впервые за века существования Клеток, магов и дэйнов кто-то открыто вступил в противостояние с богами! И этот кто-то оставался невидимым и непознанным для служителя храма.

– Ступай к видии, – отвернувшись от дэйна, приказал жрец. – Пусть посмотрит…

Посмотрит…

…На следующее утро дэйн зашел в харчевню, тяжело опустился на скамью и устало потер ладонями лицо. Посмотрит… посмотрела. Видия смотрела долго, и к тому времени, когда увидела хоть что-то, за окном уже занимался рассвет. Вот только увиденного она не раскрыла, а полыхнула таким жгучим огнем всевидящих глаз, что дэйн даже отпрянул.

– Я не буду помогать детоубийцам, – прошипела девушка. – Как ты посмел явиться?!

О боги! Да что же творится-то вокруг? Все как с цепи сорвались, перестали подчиняться, перестали слушать, перестали понимать! Если бы дэйн мог, то давно впал бы в глухую ярость, но, лишенный этой, иногда, несомненно, полезной возможности, лишь устало удивлялся происходящему.

Ну и какой толк ему от того, что распоясавшаяся видия теперь сидит под замком? Сведения из нее можно вытянуть лишь под пытками, да вот незадача – пытать провидиц нельзя. Дэйны приносили клятву защищать их и никогда, ни при каких обстоятельствах не причинять вред. Тупик.

Что ни говори, а это диковинное повеление богов про кольца и последний шанс… Мужчина вскинул голову. Кольцо. Он не видел его у Грехобора. Не проверил, даже не вспомнил, отвлекшись на вздорную стряпуху! Он, воин богов, просто забыл про это! Обведя взглядом трапезную и увидев мага, одиноко сидящего в углу, дэйн направился к нему. О, как он надеялся, что Грехобор не брал венчальное украшение!

– Кольцо. – Он, не здороваясь, сел на скамью напротив того, кто когда-то, очень давно, был его братом.

Василиса и дары судьбы

Ее рок – постоянно ошибаться в людях! Да что ж за несправедливость такая! Только понравится человек, только проникнешься к нему симпатией и на тебе – у него уже приготовлена для тебя омерзительная гадость самого противного свойства!

Вчерашняя выходка дэйна в очередной раз доказала, что Васька совершенно не разбирается в окружающих. Вот ни капельки. Эдак окажется, что жрец, с которым иногда говорит дэйн и который так ее раздражает, на деле – добрейшей души человек, подбирает бездомных котят и выращивает орхидеи!

Р-р-р! Вчера она вернулась на кухню, кипя, словно скороварка. Очень хотелось найти у себя такую же форсунку для сброса пара и нажать на нее, оглашая округу яростным шипеньем и чувствуя, как давление ярости в мозгу стремительно спадает.

Но волшебной форсунки у Васьки не было, поэтому она кипела и, чтобы хоть как-то выплеснуть злость, взялась наводить порядок. Свирепо гремела горшками и сковородками, шлепала мокрой тряпкой по всем поверхностям, драила пол с таким остервенением, словно хотела соскоблить верхний слой дерева с половиц. Ну и конечно, за всем этим бурным припадком трудового энтузиазма забыла про тушащийся на плите кэлаха?й и спалила его так, что одна сторона обуглилась до черноты. Твою ж мать! Ну как так можно?

А все потому, что дэйн ей нравился, более того… о-о-очень нравился. Он был такой мрачный, такой немногословный, такой загадочный, но при этом совершенно по-детски любил сладкое. Казался душкой… а оказался с душком.

– Тьфу. Мужики. Одна морока от вас, – бурчала Васька, выскабливая в ведро сгоревший кэлахай.

И тут дернули нечистые заглянуть на кухню Багоя. Мало того заглянуть, так еще и недовольно проворчать что-то о том, что они тут готовят для людей, а не для помойки.

Зря он это. Потому что следом за кэлахаем в мусор полетела сковорода, а Василиса, вооруженная грязной деревянной лопаткой, прыгнула к хозяину и зашипела, помахивая в такт словам своим, несомненно, грозным оружием:

– Вот скажи мне, Багой. Тебе заняться нечем? У тебя дел нет? Ты мне месяц обещаешь печь на улице поставить! Я у тебя две седмицы не могу пряностей допроситься! А где новые сковородки? Дымоход когда отремонтирован будет? Я когда готовлю, так либо дверь нараспашку открываю, либо окна! Я тут стряпать нанималась, а не угореть! А ступеньки в погреб, все прогнившие, ты чинить собираешься или ждешь, пока я шею сломаю? А…

– Все, все, все… Я понял! – с этими словами харчевник испарился с кухни и даже дверь захлопнул.

Уф… Ну и девка. Прямо ведьма какая-то.

И ведь шел по делу! Ведь по делу шел! Взгреть ее хотел за то, что пускает в трактир всех кого ни попадя, да еще устраивает на постой. Бесплатно! В его комнатах! Сдурела она, что ль?

Но после выступления стряпухи харчевник решил – ну его к лешему, пусть живет. Вроде постоялец не хлопотный. Да и не наест много. Эх. По миру пойдешь с этой дурковатой… Но как готовит! Готовит-то как!

Васька же, выплеснув гнев на несчастного работодателя, подобрела. Ладно, чего уж там. Мужики. Что с них взять, кроме анализов? Хуже детей, ей-богу…

Вечером девушка заглянула к Зарии. Багой определил ту в первую комнату справа, рядом с комнатой Васьки, которую от щедрот своих (и с целью банально подлизаться) выдал стряпухе взамен убогой каморки под лестницей.

Чернушка сидела на краешке кровати и с удивлением рассматривала свои руки. Длинная челка, как обычно, занавешивала глаза.

– Не знаю, что теперь делать, – глухо сказала девушка, когда Василиса плюхнулась рядом с ней.

– Ну… сперва одеться по-людски. Отъесться. А там посмотрим. – Стряпуха, не церемонясь, скинула лыковые башмаки и забралась на постель с ногами.

– Он же муж… – робко напомнила Зария, все еще оглядывая свои ладони.

– Вернуть его тебе, что ли?

Несчастная разведенка застыла, а потом испуганно замотала головой.

– Ну, так чего тогда? – Лиска вытянулась поверх одеяла, давая отдых уставшей за день спине, и зевнула.