– Грехобор, – Василиска вздохнула.

Искать сковородку расхотелось. Мало того, сытый организм впал в непередаваемо лирическое состояние.

– Зария-я-я, – тихо позвала Лиска. – А я теперь жена.

Что-то яростно громыхнуло. Вскинувшись, стряпуха увидела опешившую чернушку, которая держала пустую руку в воздухе.

– Ты крышку уронила, – улыбнулась кухарка. – И не дышишь.

– Я… ты… ой, – Зария подняла крышку, положила ее на стол, села, встала… – Ой. А это очень больно?

– Что?

– Ну… женой стать. Мне говорили, что очень.

– А? – Васька опешила. – А почему ею становиться должно быть больно?

– Так… он и ты… вы же… – помощница сделалась бордовой, будто томат. – Да?

– Ну, дык, – ничего не понимая, кивнула Василиса.

– И не больно? Не страшно?

– Чего бояться-то?!

– Долга, – еле слышно сказала Зария.

– Какого долга?

– Супружеского.

Васька прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ах, вон оно что!..

– Зария, мне уже лет семь не страшно.

Хромоножка открыла от удивления рот, оглядывая Василису, словно та только что призналась в том, что содержит гарем из мужиков:

– Как?

– Вот так. – Девушка пожала плечами и направилась к печи. – Неприятно немного было, но чтобы прям жутко больно – нет.

Зария промолчала, накрыла кадку с тестом чистым полотенцем и вдруг хмыкнула. А потом негромко рассмеялась. Василиса, удивленная таким ярким и не характерным для ее помощницы проявлением эмоций, подозрительно посмотрела на нее:

– Ты чего?

– Багой теперь не только сон потеряет, но и дар речи… – Зария прыснула, зажав ладонью рот.

Следом рассмеялась и Василиса.

Еще через полчаса стряпуха шмыгала между столиками, стараясь не смотреть в угол, где все еще сидели Грехобор и Милиана. Вот что на них смотреть? Бежать, бряцая металлом, и орать: «Руки прочь от моего мужика, курица общипанная»? Как-то несолидно. Эта малохольная ведь рассыплется сразу.

Нет, можно, конечно, подойти и поинтересоваться – не засиделась ли Повитуха на одном месте? Бабы, поди, рожать хотят, спасу нет, так не пора ли?.. Но всякий раз, когда ревнивица пыталась подойти к столику, за которым разговаривали маги, Багой свирепо окликал ее и требовал какой-нибудь помощи. Причем срочно. То ему стаканы принеси чистые, то кувшин с брагой из погреба подними, то скажи, сколько там пряностей осталось и не надо ли докупить, то просто подойди и посмотри, вон у того стола одна нога не короче ли другой?

В общем, задергал, рабовладелец проклятый. А еще он для острастки каждый раз делал такую зверскую физиономию, что хоть стой, хоть падай. Сразу хотелось подойти и подергать за усы, дабы малость обвисли. Эх, балда. Поздно стращать… поздно! Но вот как ему скажешь?

Засим имею сообщить, что минувшей ночью обрела статус супруги?

Разрешите доложить: коварный маг под покровом тьмы похитил мою девичью честь?

Позвольте поставить вас в известность относительно того, как я провела первую брачную ночь?

Или просто: уведомляю, пока ты, таракан усатый, дрых, я нализалась вишневки и забралась в постель к магу. Вон к тому, который в дальнем углу сидит. Во-о-от…

От этих нелепых мыслей на лицо лезла улыбка, и Васька старательно хмурилась, чтобы не сойти за городскую сумасшедшую, которой нравится, что хозяин гоняет ее по всей харчевне с дурацкими поручениями. Чай, не фаст-фуд тут – улыбаться всякой идиотии.

И Василиса снова убежала на кухню, потому что, выражаясь словами Багоя: «Ты это… там посмотри… а то убежит чего-нибудь. Или пригорит». Тьфу, сатрап. Ну, ничего. Подхватив поднос с очередным заказом, стряпуха снова выпорхнула в зал. К счастью, путь к заказчику пролег аккурат в тот угол, где шушукалась парочка магов. Поэтому, направляясь к посетителю, Лиса не удержалась.

Тем более в этот самый миг на лице магессы отразилась странная решимость. Повитуха медленно потянула подрагивающие тонкие пальцы к щеке Грехобора.

Ну, все! Надоело!

– ЗАВТРАК!

Милиана подскочила и перевела затуманенный взгляд на горластую кухарку, которая с грохотом поставила на их стол поднос со снедью.

– Василиса? – негромко и певуче спросила девушка. – Тебя ведь так зовут?

– Для посетителей я – Василиса Евтропиевна, – отозвалась Васька. – И звать меня не надо. Сама подойду.

И она так многозначительно посмотрела на соперницу, словно из ее грозных слов становилось ясно, что если Василиса Евтропиевна к Повитухе и явится, то только в черном балахоне и с остро отточенной косой на плече.

– Ты извини меня, – ласково попросила Милиана. – Я и Грехо… Йен выросли вместе. Мы любили друг друга и…

– Довольно. – Грехобор, он же Йен, нахмурился. В харчевне вдруг стало холодно. – К чему ты это говоришь?

– Просто пытаюсь объяснить твоей невесте, что после стольких лет разлуки мне бы хотелось побыть рядом с тобой, поговорить. Она ведь не будет против разговора?

Вот это Василиса уже проходила. Мы всего лишь друзья! Мы только болтаем. Он мне совсем неинтересен как мужчина. А что у него из кармана в один прекрасный день будет свисать кружевная бретелька моего бюстгальтера, так это просто потому, что у нас такие доверительные дружеские отношения.

– Конечно, она не будет! – Василиса расплылась в такой фальшивой, такой широкой улыбке, словно снималась в рекламе зубной пасты. Все ее лицо, вся она сама стала одной сияющей гримасой. – Беседуйте на здоровье! Только я бы попросила в припадке воспоминаний руки к моему мужу не тянуть!

Стало еще холоднее. В глазах мага появились льдинки, но он промолчал. Василиса еще раз улыбнулась Милиане, являя той на обозрение всю челюсть вместе с зубами мудрости. А после этого, решив исполнять арию Мефистофеля до последнего аккорда, повернулась к Грехобору и, мгновенно сделавшись прежней, сказала:

– Доброе утро! – С этими словами она обхватила лицо своего избранника ладонями и поцеловала.

Раз, другой, третий.

Когда именно он отозвался на эту бесцеремонную собственническую ласку, она не поняла, да то было и не важно. Главное – отозвался. А когда Василиса оторвалась от мага, в харчевне стояла тишина, словно после автоматной очереди.

– Мне было очень хорошо этой ночью, – отчетливо произнесла девушка в этой тишине, после чего поцеловала мужа в обезображенный шрамом висок и, невозмутимо напевая, направилась к другому столику.

Глен решает вопросы жизни и смерти

Он не знал, сколько шатался по городу. День сменялся ночью, ночь – днем, но колдун продолжал неприкаянно бродить по Аринтме, ни на что не обращая внимания.

Разговор с Грехобором разворошил старые обиды и сомнения, поднял в душе волну уже привычной ярости. Ничего не хотелось. Даже идти к ней. Какой смысл? Зачем?

Мертв.

Да, дэйн достал-таки Глена, и тот, смертельно раненный, полз и полз, теряя силы, и умер, уронив голову на холодные руки, когда последние жизненные токи покинули агонизирующее тело. А потом… потом пришла ОНА.

– Тебя трудно найти. – Раздавшийся над ухом мягкий вкрадчивый голос заставил колдуна вздрогнуть от неожиданности. – Ты не явился на встречу. Ушел из харчевни. В чем дело?

Ее речь лилась и журчала, мелодичная, певучая. Казалось, ее можно слушать часами. Слушать и ни о чем не думать, растворяться в нежной музыке интонаций. И еще ей нельзя не подчиниться.

Но Глен промолчал.

Женщина, стоящая напротив, была прекрасна. Блестящие каштановые волосы струились, собранные на затылке резным гребнем. Бархатная кожа, казалось, светилась изнутри. Аккуратный прямой нос, красивые нежные губы, золотисто-карие глаза в обрамлении густых ресниц. Плавные плечи, полная грудь, пышные бедра… Она была совершенством. Желанным и недостижимым.

Однако Глен смотрел и не замечал чарующей прелести. Он видел мрак. Тьму, что облюбовала этот прекрасный сосуд, сделала его своим домом, своим вместилищем. Колдунья редкостной силы. Равно ненавидящая людей и магов. Такая же, как он.