– А разве, кроме Багоя, там был еще кто-то, знакомый тебе?

Василиса потерла подбородок, но промолчала. Для нее было диким понимание того, что она, похоже, работала на…

– Ты сказал ему, что если он не придет в… – Василиса попыталась вспомнить название, но не смогла и закончила: – В то место, я погибну. Но зачем ему приходить туда из-за меня?

– Ты нужна ему, – просто ответил Жнец. – Именно он притащил тебя сюда.

– Но зачем?

– По какой-то причине он хотел, чтобы именно ты соединилась с Гленом. Мне эти причины неведомы, да и неинтересны. Возможно, глупо искать смысл в том, что может оказаться всего лишь безумной прихотью древнего старика. Но как бы то ни было, он всегда находился рядом с тобой. И пусть он ошибся, так глупо и нелепо перепутав Йена и Глена, ты по-прежнему ему нужна. Поэтому он отправит Зарию к лантеям. Поэтому мы едем с тобой в Жилище. Он обязательно придет в Капитэорнолас.

– Капи… – Василиса оставила бесплодные попытки выговорить невыговариваемое слово, которым можно было лечить заикание, и спросила: – Что это?

– Единственное уцелевшее святилище Мораки.

Несколько мгновений Василиса вспоминала, откуда ей известно это имя. А потом в памяти всплыли рассказы Багоя и Зарии, и стряпуха подскочила, забыв о том, что сидит не на ровной скамье, а на неудобной лошадиной спине:

– Это та самая злыдня, которая безостановочно пакостит?

Фирт замер. Не просто замер, он окаменел и выпустил из рук поводья. Как-то рвано вздохнул, подавился и… расхохотался. Бледные огоньки бросились врассыпную, прочь от неожиданно развеселившегося мага.

Девушка поразилась столь бурной реакции. Вроде бы ничего смешного не сказала, а поди ж ты. Нет, пусть человек смеется, не жалко, но чтоб так… чуть ли не до икоты… Ой, чудно!

– Морака… единственная… богиня… которую боятся все, – кое-как промолвил маг, задыхаясь между приступами смеха. – А ты – злыдня…

И снова засмеялся.

Но Василиса не собиралась сдаваться.

– Раз боятся, чего ж тогда не поклоняются? Не пытаются задобрить? Ну, там подарить что-нибудь.

– Потому что Морака равнодушна к почестям и заискиванию. – Все еще улыбаясь, Жнец подобрал поводья и тронул коня. – Ее не задобришь. Чем истовее ее молили о милости, тем сильнее и злобнее она делалась, тем больше бед творила. Люди со временем поняли это и разрушили все ее храмы. Тот, в который мы едем, сохранился лишь потому, что богиня не позволила его уничтожить. Так он и стоял заброшенный, пока Анара не занялась им.

– То есть мы направляемся в Капи… в храм Мораки?

– Нет. Жилище находится в другом месте.

– Но мне-то зачем туда ехать?

– Тебя требует Анара.

Жнец помолчал, размышляя. Он привык избегать откровенных разговоров. И почти всегда отвечал вопросом на вопрос, предлагая собеседнику самому додумывать ту правду, которая ему ближе. Но эта девушка… беседовать с ней оказалось настолько увлекательно и приятно, что ответы срывались с языка сами собой – искренние, не приправленные лукавством.

Грехобору повезло – его нареченная сильно отличалась от здешних женщин. Да что там отличалась! Она была совершенно другой. И если подозрения Фирта относительно причины нахождения Василисы в этом мире были верны, то невольную путешественницу оставалось только пожалеть. Но не потому, что ее вырвали из привычной жизни и швырнули в новую непонятную и опасную реальность на растерзание колдунам, магам и дэйнам, нет. Уж чем-чем, а трудностями Багоеву стряпуху было не испугать. Жизнерадостности и стойкости в ней хватит на пятерых. Жнецу было жаль свою спутницу потому, что он видел и понимал то, о чем она не догадывалась: как только они доберутся до Жилища, эта симпатичная кудрявая болтушка – ошибка Маркуса – вернется в свой мир. Ее вышвырнут вон, как ненужную вещь. Более того, Жнец даже знал способ, при помощи которого Анара это совершит.

Маг встрепенулся. Мысли об Анаре напомнили ему о том, что он собирался сделать с Василисой до приезда в Жилище и что сделать забыл, увлекшись пустой болтовней. Нечто очень важное, если, конечно, Фирт правильно понял откровения девушки.

– Чуть не забыл. – Маг покачал головой, словно коря себя за легкомыслие, и остановил лошадь. – Не обижайся.

– На что? – Девушка повернулась к нему и с подозрением нахмурилась.

– Будет немного больно.

С этими словами мужчина стиснул запястья Василисы.

Жертва дернулась – его ладони были, как раскаленные сковородки, – и заорала, после чего предприняла энергичную, но безуспешную попытку если не вырваться, то хотя бы оглушить коварного обидчика.

Запястья жгло, пекло, саднило. Лиска дрыгалась и пыталась лягнуть Фирта, чтобы хоть как-то отплатить за вероломство, но вместо этого лягнула коня, и тот рассерженно заржал, переходя в галоп.

Жнец держал крепко. Боль нарастала, Василиса орала, конь мчался, и вдруг все закончилось – палящее жжение исчезло, будто его не было, а Фирт отпустил руки девушки и натянул поводья, запрещая жеребцу беситься.

Подопытная же с недоумением и обидой уставилась на запястья. Там, где прежде переплетались затейливые татуировки, помогавшие обладательнице ориентироваться в пространстве, сейчас не было ничего.

Магия вытравила узоры, оставив лишь легкое покраснение.

– Вот что ты натворил?! – рассердилась девушка. – Ты хоть знаешь, как больно их наносить и как противно, когда они подживают и зудят, а потом болячка отваливается? А? Что молчишь? Зачем ты это сделал?

– А для чего мне нужно, чтобы ты знала, куда идти? – вопросом на вопрос ответил Фирт и замолчал, давая понять, что больше разговоров не будет.

И действительно, весь оставшийся путь они провели в тишине. Лиска была обижена и разозлена, а Жнец вполне логично считал, что время разговоров истекло.

Прозрение Шахнала

Шахнал бросал косые пристальные взгляды на бредущую рядом магессу. Сказать ему было нечего, но взор против воли возвращался к молчаливой спутнице. Тонкая девушка плелась, глядя вперед и при этом ничего перед собой не видя. Она спотыкалась, оступалась, подворачивала то одну ногу, то другую и была похожа на шарнирную деревянную куклу, у которой разболтались крепления. Вроде и не сломанная, но при этом все равно какая-то неисправная.

Но что больше всего настораживало бывшего жреца – девушка улыбалась. На ее лице застыла отстраненная, лишенная всякого выражения полуулыбка, которая вкупе с неровной спотыкающейся походкой придавала Повитухе вид безумный и страшный.

Они шли уже пятые сутки. Спали под открытым небом, ели то, что Шахналу удавалось выспросить в попадавшихся на пути деревнях. Иногда им давали черствый хлеб, иногда остывшую, слипшуюся кашу, пару раз ребятишки потчевали их грязной, только что вытащенной из земли репой.

Спутница Шахнала не проявляла интереса к еде. Она жевала то, что он ей приносил, безо всякого интереса, а смотрела в пустоту. Они не разговаривали. Не перебросились даже парой слов. И он не просил ее заходить с ним в поселения, зная, как отнесутся люди к появлению у своих жилищ магессы. Она всегда оставалась на дороге одна. Садилась куда-нибудь в тень под дерево или просто в траву и перебирала складки запыленной юбки, словно искала на ветхих заплатах таинственные письмена.

Иногда она улыбалась каким-то своим мыслям. Улыбалась этой страшной застывшей улыбкой. Если они шли, то в эти мгновения она обычно ускоряла шаг и чуть ли не бежала, а если ели, то переставала жевать и прикрывала глаза, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Днем путники не отдыхали, останавливались на ночлег, только когда опускались сумерки, и поднимались в дорогу с первыми лучами солнца. Они устали, вымотались, были грязны и истощены. Но упрямо шли к заветной цели. Повитухе странствие давалось легко. Она была, словно дикий зверь, который привык насыщаться тем, что пошлют боги, или вовсе ложиться спать голодным прямо на земле.

А вот мужчине приходилось несладко. Он, хотя и посвятил жизнь посту и молитве, все же не был так закален, как шагавшая рядом с ним девушка. Его терзали голод, холод, усталость, невозможность помыться и лечь спать пускай и на твердом, но все же человеческом ложе. Здесь же кроватью служил ворох травы или веток, от земли тянуло сыростью, утренний туман заставлял съеживаться от влажности и холода…